Русофобия коренится в природе западной цивилизации. Православная Россия с её духовным потенциалом и богатейшими природными ресурсами оказалась инородным явлением в мировой потребительской цивилизации, созданной западноевропейцами. Люди склонны закрывать глаза на то, чего не хотят видеть, опасаются того, кто непонятен, чужд, сильнее. Русская цивилизация являет собой иной тип христианской цивилизации, в этом смысле "Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою" (А.С. Пушкин). Но инаковость России в общехристианском мире западноевропейцы не способны понять. "Западная Европа не знает России. Но неизвестное всегда страшновато. А Россия по численности своего населения, по территории и по естественным богатствам огромна. Огромное неизвестное переживается всегда как сущая опасность… Что, если этот нависающий с востока массив двинется на запад?.. Россия – это загадочная, полуварварская "пустота"; её надо "евангелизировать", или обратить в католичество, "колонизировать" (буквально) и цивилизировать; в случае нужды её можно и должно использовать для своей торговли и для своих западноевропейских целей… А впрочем, её необходимо всячески ослаблять. Как? Вовлечением её в невыгодный момент в разорительные для неё войны; недопущением её к свободным морям; если можно – то расчленением её на мелкие государства; если возможно, то сокращением её народонаселения… если возможно, то насаждением в ней революций и гражданских войн, а затем – внедрением в Россию международной "закулисы", упорным навязыванием русскому народу непосильных для него западноевропейских форм республики, демократии и федерализма, политической и дипломатической изоляцией, неустанным обличением её мнимого "империализма", её мнимой "реакционности", её "некультурности" и "агрессивности" (И.А. Ильин).
Европа ожидала от России того, что в аналогичных обстоятельствах совершала сама. Поскольку Россия поступала противоположным образом, то вызывала непонимание и раздражение: "Европа в отношении России всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна" (А.С. Пушкин). Русский народ всегда насмерть защищал свои земли от агрессии и нередко после победы не присоединял чужих земель. В Европе, напротив, иногда с энтузиазмом отдавались иноземному господству (как "прогрессивному" наполеоновскому), и неизменно война заканчивалась присоединением территорий противника. Русь преградила дорогу в Европу татаро-монгольскому нашествию, Европа никогда не помогала России защищаться, напротив, ударила в спину в годы страшного ига. Русские в отличие от европейцев не уничтожали, не порабощали и не грабили завоеванные народы. Россия практически не вела завоевательных войн на Западе, Европа же из века в век стремилась к захвату русских земель. "Натиск на Восток" ("Дранг нах Остен") – это тысячелетняя религиозная и светская экспансия на Россию. По благословению папы в XIV веке создаётся Ливонский орден крестоносцев, а Тевтонский орден переводится из Палестины в Прибалтику, – вместе со шведами они идут "крестить" Русь в момент её смертельной борьбы с татаро-монголами. "Тогда шведы, датчане и немцы вторглись с Балтийского моря на русские земли, основали Ригу и Ревель, добрались до Пскова и Новгорода. Таков был ответ на настоятельные просьбы, с которыми русские обращались к христианскому Западу, чтобы тот помог им отразить натиск язычников-татар" (В. Шубарт). "Романо-германские народы… постоянно осуществляли натиск на Восток, пределом этого натиска искусственно избрали Уральский хребет. Когда же стало ясно, что завоевание "Восточной Европы" неосуществимо, завоеватели перенесли агрессию за океаны: в Америку, Австралию и Южную Африку" (Л.Н. Гумилев). Католическая Польша, как форпост Западной Европы, воевала с Русью несколько столетий. В Смутное время XVII века Польское королевство, превосходящее Московское государство по численности населения и военному потенциалу, стремилось уничтожить русскую государственность, значительно расширило свои границы на Востоке за счёт древних русских земель. В новейшее время мессия европейской экспансии напомнил о приоритетах: "Мы остановим вечное стремление германцев на Юг и на Запад Европы и обратим свой взор к большой стране на Востоке" (Гитлер А. Майн кампф. 1915).
Есть мнение, что натиск на Восток объясняется естественным стремлением густонаселенной Западной Европы осваивать малонаселенные восточные просторы. Но западноевропейское пространство потому и оказалось густо населено, что климатически и геополитически благоприятно для развития цивилизации. Холодные, малоплодородные и труднодоступные для мировых торговых путей земли среднерусской равнины вряд ли были привлекательны для западноевропейцев. Их неудержимо тянуло на Восток стремление покорить ("цивилизовать") чуждую и пугающую русскую цивилизацию. "Европа не признаёт нас своими, она видит в России и в славянах вообще нечто ей чуждое, а вместе такое, что не может ей служить простым материалом, который можно было бы формировать и отделывать по образу своему и подобию. Как ни рыхл, ни мягок оказался верхний, выветрившийся слой, всё же Европа понимает, или, точнее сказать, интуитивно чувствует, что под этой поверхностью лежит крепкое, твердое ядро, которое не растолочь, не расколотить, не растворить и, следовательно, нельзя будет себе ассимилировать, превратить в свою плоть и кровь, которое имеет силу и притязание жить своей самобытной, независимой жизнью" (Н.Я. Данилевский). Ни на что не похожая Россия была непонятной и пугающей для европейцев, которые пытались переделать азиатского колосса по собственному образцу или, на худой конец, избавиться от него. "Западные народы не разумеют и не терпят русского своеобразия. Они испытывают единое русское государство как плотину для их торгового, языкового и завоевательного распространения. Они собираются разделить всеединый российский "веник" на "прутики", переломать эти прутки поодиночке и разжечь ими меркнущий огонь своей цивилизации" (И.А. Ильин).
Н.Я. Данилевский утверждал, что народам романо-германского типа свойствен гипертрофированный индивидуализм, выражающийся по отношению к другим народам в "насильственности": "Насильственность есть не что иное, как чрезмерно развитое чувство личности, индивидуальности, по которому человек, им обладающий, ставит свой образ мыслей, свой интерес так высоко, что всякий иной образ мыслей, всякий иной интерес необходимо должен ему уступить, волею или неволею, как неравноправный ему. Такое навязывание своего образа мыслей другим, такое подчинение всего своему интересу даже не кажется, с точки зрения чрезмерно развитого индивидуализма, чрезмерного чувства собственного достоинства, чем-либо несправедливым. Оно представляется как естественное подчинение низшего высшему, в некотором смысле даже как благодеяние этому низшему. Такой склад ума, чувства и воли ведёт в политике и в общественной жизни, смотря по обстоятельствам, к аристократизму, к угнетению народностей или к безграничной, ничем не умеряемой свободе, к крайнему политическому дроблению; в религии – к нетерпимости или к отвержению всякого авторитета. Конечно, он имеет и хорошие стороны, составляет основу настойчивого образа действия, крепкой защиты своих прав и т.д.".
Западноевропейская насильственность в течение веков проявлялась в религиозной, колониальной и политической сферах. При этом высокомерные европейцы только себя считают единственно просвещенными и цивилизованными, о других народах судят с позиций европоцентризма. "Общий романо-германский шовинизм – наивно именуется "космополитизмом"… Затаённой мечтой всякого европейца является полное обезличение всех народов земного шара, разрушение всех своеобразных… обликов и культур, кроме одной, европейской, которая – желает прослыть общечеловеческой" (Н.С. Трубецкой). Всё инородное либо насильственно переделывалось по собственному образцу, либо вымарывалось из разряда общечеловеческого и потому с легким сердцем порабощалось или уничтожалось. "Для Запада различие этносов состоит в степени цивилизованности, средний западный человек часто говорит о недоразвитости, в смысле недостаточной цивилизованности, русских. Вывод – миссия Запада состоит в принудительной цивилизации других народов, что выливается в их алгоритмизацию и уничтожение тех, кто этого не хочет. В этом состоит коренное отличие от русского мышления, легко принимающего глубокие отличия других окружающих народов. Поэтому Россия и расширялась без унификации. Вернее, унификация была достаточно поверхностной, сохраняя глубинную психологию каждого народа" (В.А. Малышев). Европоцентричное сознание принципиально нетерпимо к иноприродному (что не изменилось с господством индифферентного позитивизма, а затем "толерантности"). Вместе с тем европеец болезненно восприимчив к моральному вменению извне. Огромное иноприродное явление под боком – Россия была живым укором Европе.
Европейцы более снисходительны к своим недостаткам и порокам. О русском нравственном самосознании писал Ф.М. Достоевский: "Пусть в нашем народе зверство и грех, но вот что в нём неоспоримо: это именно то, что он, в своём целом, по крайней мере (и не в идеале только, а в самой заправской действительности) никогда не принимает, не примет и не захочет принять своего греха за правду!" Большинство злодеяний в Европе оказывались оправданными уже современниками. Терпимость европейцев к своим грехам объясняется в том числе доминированием правового чувства: совесть молчит, когда по "закону" можно вешать бродяг при Генрихе VIII или отправлять на гильотину детей в годы Великой французской революции. Для русских закон не самоценен, нравственное чувство и идеалы выше формального закона. Царь Иоанн IV именуется Грозным и считается тираном из-за бесчинств опричнины и развязанного им террора, хотя масштабы его кровопролития были несравнимы с тем, что творилось тогда в Европе, а государственная идеология того времени трактовала волеизъявление царя как единственный источник законности. Грозный через несколько лет покаялся в своих преступлениях и передал в монастыри огромные деньги для вечного поминовения невинноубиенных. Подобные муки совести невозможно представить в европейской истории.
Русские несколько столетий выглядят в Европе своего рода инопланетянами, которые никого там не завоевывают, стремятся отстоять свою самобытность, чем вызывают подозрения, кажутся опасными. В том, что Россия чужда и враждебна Западной Европе, единодушны либералы и радикальные революционеры. В XIX веке популярной была книжка французского маркиза де Кюстина, являющаяся апофеозом русофобии. Поездив по России, маркиз увидел только то, что русские "опьянены рабством до потери сознания… честолюбивы, самодовольны, хвастливы… не оригинальны, ибо лишены творческих дарований и природного ума… хитры и ленивы, способны трудиться только за высокое вознаграждение, а не так, как в Европе – для блага других… трусливы, и если они бесстрашны в бою, то только потому, что по невежеству своему верят обману начальства, что, погибнув, через три дня воскреснут и окажутся дома… Народ живёт в вечном страхе; и всем в России и всегда правит страх… Русские лживы и коварны, ибо все их достоинства на самом деле есть результат притворства и обмана… Все вежливы друг с другом, но здесь вежливость есть не что иное, как искусство взаимно скрывать тот двойной страх, который каждый испытывает и внушает… Прославленное гостеприимство московитов тоже превратилось в чрезвычайно тонкую политику, она состоит в том, чтобы как можно больше угодить гостям, затратив как можно меньше искренности". Из такого объяснения природы этого "татарского" народа следует основной вывод де Кюстина: "Здесь всё нужно разрушить и заново создать народ". Примерно в то же время К. Маркс писал: "Не в суровом героизме норманнской эпохи, а в кровавой трясине монгольского рабства зародилась Москва. А современная Россия является не чем иным, как преобразованной Москвой… Ненависть к русским была и продолжает ещё быть для немцев их первой революционной страстью".
Для русских характерна терпимость к другим, без чего невозможно было выжить с множеством народов на суровых просторах Евразии. Уважая иноприродность, русский народ во все века защищал свою самобытность: "Несмотря на многовековые попытки "внедрения", на тесное общение и взаимовлияние, наша культура не влилась и не вливается органически в западноевропейскую, представляя собой как бы “особое мнение” по вопросу о человеке и его месте в мире… Наша культура исходит из другого представления о мире и месте человека в нём. И потому (а не по причине незнания, неумения или неразвитости) она задаёт другую модель поведения" (К. Касьянова).
Многие политические реалии в России были далеки от идеала, но они в лучшую сторону отличались от беспринципной европейской политики. Даже утилитарист Пётр I требовал от своих дипломатов заключать такие договоры, которые Россия могла бы выполнить, так как этого требует "гонор пароля" (честь слова), что никогда не волновало европейских политиков. Когда русские корабли первыми из христианского мира прибыли на Японские острова, им не удалось заключить никаких договоров, ибо в качестве условий японцы потребовали поругания Христа, на что православные пойти не могли. На это согласились голландцы, которые на некоторое время монополизировали отношения с Японией. Всё это говорит о "любовном, а не завоевательном начале государства нашего" (Ф.М. Достоевский), о том, что действия России на международной арене нередко мотивировались моральными, а не только утилитарными соображениями, что на Западе казалось юродством. "Все понятия нравственные и цели русских – выше европейского мира. У нас больше непосредственной и благородной веры в добро как в христианство, а не как в буржуазное разрешение задачи о комфорте" (Ф.М. Достоевский). Русские нередко вели себя с чужими корректнее, чем со своими. Европейцы же блюли порядочность среди своих – "цивилизованных", а по отношению к "варварам" они выказывали верх беспринципности, вероломства, жестокости. В результате поведение России было для западноевропейцев источником нравственного дискомфорта, который вызывает агрессию.
Пугает Запад и русский мессианизм, хотя он не стимулировал агрессию или экспансионизм, а был преимущественно религиозным, – установкой на защиту и несение правой веры. Немецкий философ Вальтер Шубарт это понимал: "Россия не стремится ни к завоеванию Запада, ни к обогащению за его счёт – она хочет его спасти. Русская душа ощущает себя наиболее счастливой в состоянии самоотдачи и жертвенности. Она стремится ко всеобщей целостности, к живому воплощению идеи о всечеловечности. Она переливается через край – на Запад. Поскольку она хочет целостности, она хочет и его. Она не ищет в нём дополнения к себе, а расточает себя, она намерена не брать, а давать. Она настроена по-мессиански". Русская духовность ориентирует на универсальные вопросы бытия, западная – на партикулярные проблемы и частные эгоистические интересы. Это раздражало западного человека и подвигало переделать русских по своему образцу.
"Они ни за что и никогда не поверят, что мы воистину можем участвовать вместе с ними и наравне с ними в дальнейших судьбах их цивилизации. Они признали нас чуждыми своей цивилизации, пришельцами, самозванцами. Они признают нас за воров, укравших у них их просвещение, в их платья перерядившихся. Турки, семиты им ближе по духу, чем мы, арийцы. Всему этому есть одна чрезвычайная причина: идею мы несём вовсе не ту, чем они, в человечество -- вот причина! И это несмотря на то, что наши "русские европейцы" изо всех сил уверяют Европу, что у нас нет никакой идеи, да и впредь быть не может, что Россия и не способна иметь идею, а способна лишь подражать, что дело тем и кончится, что мы всё будем подражать и что мы вовсе не азиаты, не варвары, а совсем, совсем как они, европейцы. Но Европа нашим русским европейцам на этот раз, по крайней мере, не поверила. Напротив, в этом случае она, так сказать, совпала в заключениях своих с славянофилами нашими, хотя их не знает вовсе и только разве слышала об них кое-что. Совпадение же именно в том, что и Европа верит, как и славянофилы, что у нас есть "идея", своя, особенная и не европейская, что Россия может и способна иметь идею. Про сущность этой идеи нашей Европа, конечно, ещё ничего не знает, ибо если б знала, так тотчас же бы успокоилась, даже обрадовалась. Но узнает непременно когда-нибудь, и именно когда наступит самая критическая минута в судьбах её. Но теперь она не верит; признавая за нами идею, она боится её. И наконец, мерзим мы ей, мерзим, даже лично, хотя там и бывают иногда с нами вежливы. Они, например, охотно сознаются, что русская наука может выставить уже несколько замечательных деятелей, представить несколько хороших работ, даже послуживших уже их европейской науке в пользу. Но ни за что, однако же, не поверит теперь Европа, что у нас в России могут родиться не одни только работники в науке (хотя бы и очень талантливые), а и гении, руководители человечества вроде Бэкона, Канта и Аристотеля. Этому они никогда не поверят, ибо в цивилизацию нашу не верят, а нашей грядущей идеи ещё не знают. По-настоящему, они и правы: ибо и впрямь не будет у нас ни Бэкона, ни Ньютона, ни Аристотеля, доколе мы не станем сами на дорогу и не будем духовно самостоятельными. Во всём остальном то же, в наших искусствах, в промышленности: Европа нас готова хвалить, по головке гладить, но своими нас не признает, презирает нас втайне и явно, считает низшими себя как людей, как породу, а иногда так мерзим мы им, мерзим вовсе, особенно когда им на шею бросаемся с братскими поцелуями" (Ф.М. Достоевский, "Дневник писателя", 1881, январь).
Современная цивилизация сложилась в результате экспансии западноевропейского образа жизни. Католическо-протестантская Европа навязала человечеству технологическую потребительскую цивилизацию. Самые разрушительные в истории идеологические доктрины, революции, терроризм, совершеннейшие средства уничтожения, мания мирового владычества, захлестнувшие человечество, берут начало в старой тихой Европе. Коммунистическая идеология – тоже детище западноевропейской культуры. Ни одна из радикальных идеологических доктрин не была создана в России. Но, когда волна агрессии со стороны советского коммунистического режима обрушилась на Запад, он не захотел признать свою вину в раскрепощении сил разрушения. Самооправдание вынуждало западных политологов видеть источник зла в России. Когда западные либералы разочаровались в первой в мире стране социализма, они убедили себя в том, что в советской России всё осуществлено противоположным образом по отношению к задуманному корифеями коммунизма. Утверждается, что в СССР победил не коммунизм, а извечная азиатская деспотия Грозного – Петра – Сталина, сталинщина – это русский национал-большевизм. В середине XIX века Н.Я. Данилевский писал: "Россия, – не устают кричать на все лады, – колоссальное завоевательное государство, беспрестанно расширяющее свои пределы, и, следовательно, угрожает спокойствию и независимости Европы. Это одно обвинение. Другое состоит в том, что Россия будто бы представляет собой нечто вроде политического Аримана, какую-то мрачную силу, враждебную прогрессу и свободе". Советский тоталитаризм, по мнению западных политологов, – закономерный итог "русского деспотизма", экспансионизм СССР – новый этап "русского империализма". Из чего следовало, что бороться необходимо не с коммунизмом, а с русскими.
Антирусскую политику большевиков поддерживали мощные мировые силы, в том числе антикоммунистические. Сталинский железный занавес являлся в определённой мере следствием двухвековой политики европеизации России. В сталинскую эпоху европейские чувства были удовлетворены: русский медведь посажен в клетку. Эту клетку можно было называть социалистическим раем или железным занавесом – и не мучиться угрызениями совести за муки и гибель собратьев по христианской цивилизации. Только неосознанным чувством удовлетворения можно объяснить ликование лучших людей Запада от "успехов" советского коммунизма в страшные годы сталинского террора. Запад имел возможность знать всё о происходящем в СССР, но не хотел видеть ничего. Такую – советскую – Россию многие на Западе впервые и надолго полюбили, пока она не стала угрожать его безопасности. Распространенное на Западе сочетание русофобии и коммунизмофилии имеет экзистенциальные основания. Симпатии к коммунизму и ненависть к России коренились в болезненных комплексах, в тёмном подполье западноевропейской души.
Таким образом, Европа никогда не примет Россию такой, какая она есть, ибо Россия является цивилизационным соперником Европы. История взаимоотношений Запада и России – это история европейских попыток насильственно переделать русскую "варварскую" природу или "вымарать" её из истории. Поэтому Запад приговорён всегда поддерживать не только прозападные слои русского общества, но и деструктивные силы в России.
Виктор Аксючиц, философ, член Политического Совета партии "РОДИНА"
